– Как проходит работа в Конвенции по борьбе с опустыниванием?

– Надо сказать, что структура Конвенции достаточно сложная и многоступенчатая. КБО – это не исполнительный орган. Конвенция разрабатывает и утверждает стратегические концепции и решения, которые потом на добровольной основе принимаются странами и уже внедряются на уровне их решений.

Если мы говорим об оценке и мониторинге деградации земель вообще, то это выглядит следующим образом. Каждые четыре года в рамках Конвенции происходит раунд отчетности – где страны на добровольной основе предоставляют данные о состоянии своих земель. Это одна из целей устойчивого развития – цель 15.3.1 “Защита и восстановление экосистем суши и содействие их рациональному использованию, рациональное лесопользование, борьба с опустыниванием, прекращение и обращение вспять процесса деградации земель и прекращение процесса утраты биоразнообразия”.

Эти данные сообщают нам о доле деградированных земель в стране по отношению к общей площади страны. Такой индикатор складывается из трех субиндикаторов, также докладываемых странами: динамика наземного покрова, динамика продуктивности земель и динамика состояния запасов почвенного органического углерода.

Страны назначают ответственных исполнителей по сбору этих данных и, как правило, такие координаторы опираются на работу научных организаций в данной области. Это правильно, потому что привлечение именно высококвалифицированных профильных специалистов позволяет получить наиболее точные результаты этой оценки.

При этом платформу для получения таких данных предоставляет Конвенция, и инструменты, с помощью которых можно получить эти данные, предоставляются Конвенцией безвозмездно.

Таким образом, КБО оказывает всю техническую помощь и предоставляет инструменты, с помощью которых проводят такие исследования. Но сами исследования проводятся на местах в странах.

– Сталкиваетесь ли вы с нежеланием некоторых стран предоставлять такие данные?

– Как правило, такого “нежелания” нет. Иногда странам не хватает ресурсов, условий и возможностей предоставлять такие данные в связи с тем, что отсутствуют как раз профильные специалисты, о которых я говорила. Поскольку мы живем в эпоху XXI века, и даже управление и использование инструментов, предоставляемых Конвенцией, требует высоких знаний. Это связано с тем, что данные по состоянию земель в странах разрозненны.

Земля – очень комплексное явление. И за землю отвечают, как правило, многие профильные агентства – это может быть и министерство сельского хозяйства, или министерство природных ресурсов, или какие-то земельные комитеты, и даже органы, которые отвечают за изменение климата… Бюрократические проблемы есть везде, и иногда эти агентства с трудом договариваются между собой.

А решение со стороны Конвенции подразумевает единую оценку без дробления на такие структурные подразделения: мы оцениваем земли как единое целое, а также динамику наземного покрова, естественно, не обращая внимания, под чьим владением они находятся – Минсельхоза или Минприроды… Это нередкая проблема, и, к сожалению, не все страны способны сразу ее преодолеть. В этом часто кроется ошибка и расхождения в данных.

– Конвенция по опустыниванию и повестка дня в области устойчивого развития – это одно и то же?

– Повестка дня в области устойчивого развития на период до 2030 года принята на уровне организации Объединенных Наций, в которой представлено 17 целей, среди которых есть цель сохранения экосистем суши (цель 15). Она включает в себя несколько подзадач, и одной из подзадач как раз является цель 15.3.1, которая гласит: “К 2030 году вести борьбу с опустыниванием, восстановить деградировавшие земли и почвы, включая земли, затронутые опустыниванием, засухами и наводнениями, и стремиться к тому, чтобы во всем мире не ухудшалось состояние земель”. И именно Конвенция ООН по борьбе с опустыниванием является так называемым главным агентством, которое отвечает за выполнение и достижения показателя цели устойчивого развития.

Если рассмотреть опыт Российской Федерации, вы можете обратиться к сайту Росстата, где цели устойчивого развития (ЦУР) представлены очень наглядно – в виде матрешек – и прописаны с номерами ЦУР… Хорошая идея. Вот эта цель – 15.3.1 – не до конца развита (на сайте Росстата указано, что данная цель не разрабатывается совсем, в отличие от других подзадач цели 15 – Прим. ред.). Именно как я говорила, проблема гармонизации глобальных и национальных данных усугубляется отсутствием общей согласованности между профильными агентствами, что не позволяет напрямую принять международные показатели для системы статистической отчетности. И в то же время достаточно сложно интегрировать национальные показатели в глобальную оценку, поэтому здесь могут быть проблемы.

– Можно ли сказать, что в развитых странах земли деградируют меньше, чем в неразвитых? Это зависит от государственного управления земельным фондом или во всем виноват климат?

– Это немного опасное суждение. Климат надо рассматривать как одну из существенных составляющих комплексного явления деградации земель. Климатические изменения являются одновременно как движущей силой, так и последствием деградации земель. Климат является фоном и в то же время триггером – в большинстве случаев усиливая, только иногда ослабляя проявление деградационных явлений, в редких случаях способствуя развитию, наоборот, проградационных явлений, то есть улучшению состояния земель. Поэтому здесь нельзя все списывать только на климат…

– Но некоторые показатели в ваших докладах отличаются на порядок для Африки и других засушливых регионов, потому что там другой климат.

– Очевидно, что есть регионы, которые предрасположены к появлению таких экстремальных проявлений деградационных процессов. И надо всегда помнить, что население на нашей планете, и в принципе все наше производство продуктов питания, очень неравномерно распределено. И получается так, что основные мировые центры, которые производят первичную сельскохозяйственную продукцию, сконцентрированы как раз в этих регионах, наиболее подверженных процессам деградации земель, опустынивания и засух. Потому что там достаточно тепла, но уже недостаточно влаги, и все равно производство продуктов питания продолжается.

Это очевидно, что в средней полосе (в так называемой зоне рискованного земледелия) мы не получим такого урожая, как в более теплых регионах. Поэтому здесь тоже есть проблемы.

– То есть решение проблемы остается за людьми?

– Безусловно. Мое личное мнение, что все зависит от осознанности человека, и его отношения к земле. И, к сожалению, проблемы перенаселения в наиболее засушливых регионах не всегда способствуют развитию такого рода понимания и планирования управления земельными и природными ресурсами. Потому что на первый план выходит проблема голода и просто обеспечение элементарных жизненных потребностей. Поэтому так важно внедрять понятия устойчивого и рационального землепользования как можно шире.

– Как тяжело государства имплементируют рамочные стратегии?

– Все это зависит от страны и от региона. Во-первых, все обязательства которые страна на себя принимает в этом отношении – абсолютно добровольны. И поэтому здесь вовлеченность страны как раз является показателем того, насколько ответственно они относятся к пониманию этой проблемы.

Хочу отметить, что многие развивающиеся страны – несмотря на то что они испытывают колоссальные нагрузки на природные ресурсы – как раз одними из первых обращаются к Конвенции и стараются воплотить эти стратегические задачи на правительственном уровне и дальше имплементировать их на всех уровнях, вплоть до частных хозяйств.

Конвенция, со своей стороны, не только разрабатывает рамочные документы, которые гласят “Необходимо остановить деградацию земель”, – нет, она дает научнообоснованное решение для этих проблем.

Например, в рамках работы научно-политического взаимодействия КБО ООН работает группа всемирных экспертов, которые доносят идеи по развитию устойчивого землепользования, водопользования, комплексного управления ландшафтами до лиц, принимающих решения. Надо признать, что профессиональные научные статьи и научные работы не всегда понятны и доступны. Нужно уметь их понимать. Здесь и необходимы такие эксперты – они анализируют весь огромный массив данных, который создается учеными, и дальше формулируют рекомендации как для лиц, принимающих решения, так и для широкого круга землепользователей. Так проще понимать ту самую причинно-следственную связь: например, если мы видим, что у нас уже есть деградация земель, то какие шаги надо предпринимать в этом случае и, наоборот, что надо предпринять для предотвращения негативных процессов.

Но самое главное, что сейчас основная идея направлена на предупреждение новой деградации, чтобы сохранить уже существующие продуктивные земли и не допустить новую деградацию. Сегодня это самая главная задача.

– Но раньше основной фокус был на том, чтобы разбираться с последствиями деградации. Что изменилось?

– Цифры, которые озвучивают на глобальном уровне, конечно, устрашающие. Мы теряем огромное количество продуктивных земель – около 100 млн га в год. И здесь наступает переломный момент – смены парадигмы фактически. Сейчас мы уже должны переживать не только о том, что у нас земли деградируют, но и о том, что надо вовремя остановиться – прямо сейчас – и сказать: “Так, вот с этого момента земли, которые уже деградировали, мы постараемся восстановить”.

На самом деле для этого существует масса технологий – с этим можно бороться. Просто нужно более широко распространять этот успешный опыт и делиться этими практиками. Но самое главное – это вопрос предупреждения деградации земель.

– У государств есть это ощущение надвигающейся опасности? Есть понимание, что деградация земель – это большие экономические потери в будущем?

– Специалисты и люди, которые работают с этим, прекрасно понимают масштаб проблемы. Но, к сожалению, это еще не донесено в широкие массы.

Есть ошибочное ощущение, что земли много, и с ней на самом деле ничего не происходит, поскольку эти изменения незаметны сразу. Мы не можем ощутить их сегодня, а только в случае каких-то кризисных явлений – наводнений, землетрясений, экстремальных засух, пыльных и песчаных бурь – когда этот эффект сказывается мгновенно. Вот тогда внимание к этому вопросу повышается особенно. А в текущей жизни на самом деле кажется, что все спокойно, и что и на мой век хватит, и на следующий, и ничего страшного не происходит.

Хотя это такая сложная система, которая, даже если сейчас не показывает какого-то негативного тренда, через 5–10 лет может проявиться с эффектом снежного кома, который потом будет очень трудно остановить… И может даже невозможно остановить.

– Есть ли страны-отличники? Вы видите результаты их работы и состояния их земель – и понимаете что там ситуация улучшается и Конвенция помогает предотвратить и снизить деградацию земель?

– Я считаю что любая страна, которая так или иначе сделала шаг навстречу предупреждению деградации земель, она уже отличница. Любой шаг в эту сторону уже получает огромный плюс.

Но я всегда подчеркиваю, что если уж кого и награждать, то надо награждать не страну, а конкретных людей, которые воплощают эти проекты на земле. Это не всегда требует огромных денег. Каждый человек может сделать шаг в эту сторону и применять доступные ему методы обработки земель, не вредя почвам.

– То есть восстановить земли можно?

– Да, но, например, с почвами все сложнее. Если нарушается или утрачивается верхний плодородный слой (как в случае техногенных катастроф), то восстановить его практически невозможно – здесь это потребует огромных ресурсов, финансовых и человеческих, и, самое главное, принятия высокотехнологических решений.

Это может быть химическая рекультивация земель или биологическая, если мы говорим о техногенных последствиях – карьерах так называемых “лунных ландшафтов”. Но и тут можно восстановить земли – было бы желание. Мы не сможем вернуть эти территории в исходное состояние, это абсолютно очевидно – мы не обладаем таким временем.

Но сделать так, чтобы земля зазеленела и ей стало лучше – это возможно.

Шамсят КАГЕРМАНОВА,
спецкор “Сельской жизни”,

Самарканд.

28 ноября 2023